Финны в Российской империи. Чухня или рюсся
Финны в Российской империи
В 1885 г. в газете «Инкери» писали: «Владение русским и немецким языками тут крайне полезно. Но печально то, что финн, научившись здесь кое-как говорить на этих языках, забывает собственный, так что он, в конце концов, толком ни одного не знает». Будущее финской культуры, финны, проживавшие в России, расценивали довольно пессимистично, и это было характерно даже для времени, когда количество мигрантов из Финляндии было наибольшим. Существовала реальная опасность полного обрусения мигрантов и утраты собственной национальности. Угроза ассимиляции была, тем не менее, не единственной причиной тревог финской общественности. В то время в газете «Инкери» с горечью писалось о том, что многие крестьяне, поднявшиеся до уровня среднего класса, стыдятся собственного деревенского происхождения. Для подкрепления своего нового положения они всячески стараются во всем походить на немцев или шведов. И хотя обнаруживались признаки «взлета» национального чувства, например, в вопросах школьного образования или при проведении совместных мероприятий, все-таки уже в 1910-х гг. финской общественностью осознавалась опасность того, что поколение финнов, родившееся и выросшее в России, отдаляется от родных корней не только по языку и обычаям, но и в своих представлениях о Финляндии и соплеменниках.
Трудно сказать, сколько финляндских подданных обрусело в империи и в какой степени, сколько избежало этой участи, сколько старалось держаться в изоляции и сколько растворилось в другой национальности. Этот процесс шел различными путями. Все зависело от целого ряда факторов: сроков пребывания, места проживания, от намерений самих переселенцев. Для самих финнов Петербург — как место проживания – был исполнен противоречий. С одной стороны, здесь находилась крупнейшая в стране финская колония, с другой — мигранты оказывались втянутыми в огромный водоворот инородной им массы большого города.
Хельсинки, на заднем плане Успенский собор
Центры расселения финляндских подданных в России простирались от поселка Уура на Кольском полуострове и Кукковки в Петрозаводске до Келтто (Колтуши) в Ингерманландии и Вилла Петролеа в Баку. Но только в Петербурге можно было найти небольшую модель своей родины и ощутить себя ее членом. Подтверждением этого являлся тот факт, что в текучке будничной жизни магазины петербургских финнов торговали привезенными из Финляндии товарами — кусковым маслом из Саво и сигами из Пиелисъярви, традиционным пасхальным кушаньем мямми, произведенными в Пуоланка лыжами и сукном из Тампере. «Финский мебельный магазин» продавал свою мебель на бойком месте — на углу Невского проспекта и Малой Конюшенной улицы. В ателье Германа Кейнянена, которое находилось на берегу Екатерининского канала, шили пальто и костюмы. Изданную в Финляндии литературу можно было приобрести в магазине «Финская литература» Роберта Эдгрена, находившемся на Большой Конюшенной улице. Продовольственный магазин «Кутвонен и Куокканен» в 1910-х гг. наряду с прочим торговал на Казанской продуктами питания, привезенными из Финляндии, филиал магазина находился неподалеку от Финляндского вокзала на Симбирской улице.
Магазины-долгожители располагались в тех районах города, где проживало много финнов, или где они часто бывали. Там же находились гостиницы, столовые, чайные и забегаловки, в которых обретались и местные, и приезжие с Карельского перешейка финны. В 1910-х гг. неподалеку от Финляндского вокзала находилась «Большая финляндская гостиница», а неподалеку от Николаевского вокзала, на Гончарной, располагался финский ночлежный дом. В городе на Неве всю жизнь, начиная от первого вздоха на руках акушерки до установки надгробного камня на Митрофановском кладбище, можно было при необходимости обойтись и только финским языком — существовали практически все нужные услуги.
В колонии петербургских финнов все же имелась одна профессиональная группа, которая явно держалась особняком в обществе и даже в стороне от остальных соплеменников. Это были железнодорожные рабочие, которых вместе с членами их семей в 1917 г. насчитывалось около 2000 человек
Железнодорожники, как правило, жили в домах, построенных финляндской казной, в непосредственной близости от одноименного вокзала — на Симбирской улице и в Финском переулке. И поскольку у них, начиная от детских садов, были свои учреждения и разветвленная сфера обслуживания на Выборгской стороне, которая имела все необходимое для поддержания жизни, то контакты с русскими поддерживались минимальные. В воспоминаниях очевидцев приводятся сведения о том, что дети железнодорожников до поступления в школу совершенно не знали русского языка. Используя право на бесплатный проезд, семьи железнодорожников частенько бывали в Финляндии. И хотя в среде железнодорожников имелись лица, родившиеся уже в России и обосновавшиеся в ней, большая часть железнодорожников жила в Петербурге в такой же полной изоляции от внешнего мира, которая характерна для космической ракеты.
Присоединение Финляндии к России
Обособленность переселенцев могла возникать и в других случаях. Арво, сын оптового торговца Юхо Пеусы, вспоминал, что его мать совершенно не говорила по-русски. Домашнюю прислугу также выписывали из Финляндии. Детям не разрешали общаться с русскими сверстниками, в результате чего дети не владели русским языком. Олави Рауткари, отец которого был техническим руководителем завода, рассказывал, что родители скучали по финскому окружению и боялись того, что дети окажутся под влиянием русских. Именно по этим причинам семья Рауткари возвратилась в Финляндию.
Но стенания национально ориентированных петербургских финнов — особенно представителей высшего сословия и шведоязычных финляндцев — по поводу обрусения или растворения финляндцев в среде других национальных меньшинств империи имели все же под собой основание. Об этом свидетельствуют сведения о заключении браков подданными Финляндии. В XIX в. свыше 60% членов шведоязычного прихода Святой Катарины пошли к венцу с избранниками, которые не принадлежали данной общине. В финском приходе этот показатель был равен 50%. Накануне Первой мировой войны из всех браков, заключенных шведоязычными прихожанами, в 41 % случаев одна из сторон принадлежала к православной церкви, на практике это почти всегда были лица русской национальности. У собственно финнов аналогичный показатель составлял 35%. Смешанные браки, за некоторым исключением, приводили к тому, что в семьях, где один из родителей был финном, родным языком детей становился все же русский или немецкий. В лучшем случае финский язык, ненужный в российских условиях и трудный, становился вторым языком общения.
В остальных регионах России национальная ситуация для приезжих финнов складывалась по-разному. Иногда «финнство» напоминало собой неприступную скалу. В целом же жизнь в течение нескольких десятилетий в одиночестве, среди русских людей, приводила к растворению финнов в окружающем их обществе. Жизнь финляндских подданных в Ингрии концентрировалась в местах обитания ингерманландских финнов. Там мигранты, не владевшие русским языком, могли устроиться, и как результат даже постоянно проживавшие в этих районах финляндские подданные все равно плохо говорили по-русски и не были знакомы с русскими обычаями. Позднее между ингерманландскими финнами и эмигрантами из Финляндии возникли трения, которые привели к взаимному отчуждению. Показательно, что финляндские подданные, всю свою жизнь прожившие в Ингерманландии и возвращавшиеся вначале 1930-х гг. на родину, практически не знали русского языка. Особенно это было характерно для пожилых женщин.
Финны, обосновавшиеся в малонаселенных районах Кольского полуострова, вдалеке от общественных и политических страстей, представляли собой группу, которая на долгое время сохранилась в виде обособленного национального островка. К тому же роль сильного цементирующего фактора играло лестадианство, имевшее здесь многих последователей.
Ингерманландия,Деревня Химмаккала
В начале ХХ в. говорили: Большинство из них было грамотно, но никто не знал русского языка. Эти неприятные черты (угрюмость, мстительность, необщительность) характерны для них (мурманских финнов) в еще большей мере. Равно как и религиозные различия: они являются главной причиной взаимных между финнами и русскими споров и раздоров. И вообще они почти не касаются друг друга, поскольку финны живут крайне обособленно. Лишь террор, начавшийся в 1930-х гг., и переселение народа, последовавшее после Зимней войны, изменили ситуацию. Незначительные различия в языке и обычаях у основного населения и у финских мигрантов облегчали ассимиляцию меньшинства. Это легко просматривалось в Олонце. Постоянно проживавшие там финляндские подданные, по утверждению свидетелей, постепенно забывали свой родной язык и переходили на ливвиковский диалект карельского языка. Часть приграничных карелов, уходивших в Олонец на заработки, полностью усваивали язык олончан.
Обрусение финнов имело место и в тех районах Олонецкой губернии, включая и сам Петрозаводск, где преобладало русское население. Финские пасторы и учителя сокрушались по поводу того, что переселенцы, оторвавшиеся от Финляндии, избегают общения с финноязычной общиной и школой. По мере того как деятельность лютеранской церкви и финской школы испытывала нараставшие трудности, процесс обрусения набирал обороты. В начале ХХ в. это сказывалось в первую очередь на судьбах молодого поколения.
Наиболее неотвратимым процесс обрусения или слияния с какой-либо другой национальностью имел место у тех финляндских подданных, которые жили в разных районах империи среди основного населения «вразброс», без поддержки со стороны своей диаспоры и без общения с нею. Как правило, уже второе поколение мигрантов теряло связи со своими родовыми корнями. Помимо этого, в этой группе переселенцев были и представители тех финских сословий, связи которых с Финляндией изначально были весьма слабыми. Представители высшего класса финляндского общества, уехавшие из Старой Финляндии или из других районов страны, оседали в империи на многие поколения и зачастую принимали российское подданство. Несомненно, что за время кочевья финнов по России, продолжавшегося пару столетий, тысячи мигрантов обрусели или слились с другими народами. Это утверждение в первую очередь касается тех, кто остался в империи навсегда, а также их потомков. Но даже продолжительное пребывание в России не означало для финляндских подданных автоматического разрыва со своими культурными корнями и перехода на другой язык общения. Из многих десятков тысяч финнов, находившихся в России в период автономии Финляндии, значительная часть все же сохраняла контакты с родиной. Привыкали к российским условиям и обычаям, овладевали русским и иными языками, но все же осознавали себя финнами. Понятно, что в Петербурге, в самой крупной колонии финноязычного населения, использование родного языка в повседневной жизни заметно тормозило процесс национальной ассимиляции.
Многие финны, жившие в России в конце XIX — начале ХХ ВВ., вспоминали, что не было для них незнакомым явлением неприязненное отношение к чухне, или, во всяком случае, определенное отчуждение. Как правило, это явление имело место в среде школьников, но некоторые финны встречались с подобным к себе отношением и со стороны взрослых. Этот опыт говорил о том, насколько важно было хорошо владеть русским языком и знать существовавшие порядки. С другой стороны, в качестве ответной реакции росло понимание того, что необходимо было сохранять свое «финнство» и стремиться к тому, чтобы быть лучше, чем «рюсся».
Следует принять во внимание, что тысячи финнов уходили в Россию лишь на временные заработки и оставались там всего на несколько лет. Разочарование в связи с неудавшимися планами, неспособность приспособиться к чужим условиям заставляли людей возвращаться обратно. Но многие мигранты возвращались домой, заработав свое «золотое яичко» или приобретя желаемую специальность. Тысячи финнов вернулись в Финляндию, чтобы провести в ней остаток своих дней, независимо от того, насколько они преуспели в России.
Все это нашло отражение в миграционной статистике шведского и финского приходов Петербурга. Финны, уезжавшие из российской столицы, в основном возвращались в Финляндию. Для многих финнов пребывание в России было столь непродолжительным, что разрыва с языком, страной и обычаями не происходило.
Жизненные перипетии финнов, побывавших в России, нашли отражение в многочисленных письмах, которые в послереволюционные годы приходили в Финляндию из-за восточной границы. Возвращалось немало людей, о которых трудно было сказать, что они жили в чужой империи. Вместе с тем среди репатриантов были и такие лица, для которых Финляндия была столь же чужой и неизвестной, как лунная поверхность.